Хохмач. Страница 1

Эд Макбейн

Хохмач

Глава 1

Весна на этот раз вела себя, как девушка из порядочного дома, по крайней мере, так было в апреле.

Что бы там ни утверждали поэты, но в этом году не было ни гроз, ни шума, ни треска. Весна проявила максимальную деликатность и вошла в город с широко распахнутыми невинными глазами, и столько было в ее взгляде трогательной непорочности, что вам хотелось обнять ее и защитить, потому что выглядела она ужасно одинокой и перепуганной среди всей этой путаницы, среди чужих и грубых людей; ее, похоже, пугал вид домов и улиц, и вас не мог не растрогать нежный облик этой сказочной красавицы, которая появилась буквально из ниоткуда, как-то сразу возникнув из грязи и слякоти уходящего марта.

Окутанная туманной дымкой, она расхаживала по городу, который неожиданно покрылся зеленью и стал вдруг демонстрировать назойливое гостеприимство. Она расхаживала в полном одиночестве и проникала в людские души в свойственной только ей манере, и делала это так деликатно, что люди, чувствуя ее приближение, покорно распахивали перед нею самые сокровенные тайники своей души и, позабыв на время обо всех неприятностях, что поджидали их на улицах и в серых коробках городских зданий, находили в сердце своем нежность и протягивали ее навстречу весне, чтобы хоть на мгновение дать им соприкоснуться. Однако чудо это было мимолетным.

И вот именно в такой миг весна решила прогуляться по аллеям Гровер-парка, прикрыв светлой туманной дымкой его лужайки и дорожки, окаймленные деревьями с едва начавшими распускаться точками, и наполняя гонким ароматом воздух. У озера, там, где у выхода на Двенадцатую улицу стоит статуя Дэниела Уэбстера, как по мановению волшебной палочки, зацвели заросли дикой вишни. А далее, по направлению к центру, где на парк выходила Гровер-авеню со зданием 87-го полицейского участка, уже вспыхнули желтым цветом какие-то буйные заросли, хотя японский остролистник вдоль дорожек все еще дожидался настоящего тепла.

Что касается детектива Мейера, то для него весна была загадочной и далекой чужестранкой, впрочем, как и для его коллеги – детектива Стива Кареллы.

Одним словом, можно с уверенностью сказать, что оба они воспринимали весну как весьма странное, экзотическое существо, довольно соблазнительное, но в то же время нереальное; пусть привлекательное и манящее, но окутанное таинственностью. А весна тем временем пересекла шоссе, отделяющее полицейский участок от Гровер-парка, осторожными шажками аристократки, гуляющей по лугу в желтом шифоновом наряде, обошла парк и вошла в дежурную комнату, сразу наполнив ее ароматом неземных духов, шуршанием шелка и заставив всех присутствующих отвлечься от своих обыденных дел.

Стив Карелла оторвал взгляд от полок с папками, и ему вдруг припомнилось то далекое время, когда он в тринадцать лет впервые поцеловался. Было – это как раз в апреле, много-много лет назад.

Мейер Мейер бросил взгляд сквозь забранное решеткой окно на покрытые мелкими листиками деревья парка и попытался вновь сосредоточиться на том, что говорит ему человек, сидящий на жестком стуле напротив, но тут же бесславно проиграл эту короткую схватку с весной, плюнул на все и мечтательно уставился в окно, размышляя о том, как здорово живется человеку, которому семнадцать лет.

Человек, сидевший напротив Мейера Мейера, звался Дэйвом Раскиным. Он был счастливым обладателем нескольких лавок и мастерских готового платья, а также двухсот десяти фунтов живого веса, которые не очень равномерно распределялись на шести футах двух дюймах его тела и, кроме того, были втиснуты в настоящее время в светло-голубой летний костюм.

На непритязательный вкус, он обладал даже довольно приятной внешностью: с высоким лбом, обрамленным гривой седеющих на висках волос, с чуть заметными залысинами; крупным носом, как бы вырубленным топором; ртом оратора и волевым подбородком, которые были бы вполне уместны на каком-нибудь римском балконе в 1933 году. Он попыхивал ужасно вонючей сигарой, пуская дым в сторону Мейера. Время от времени Мейер рукой пытался развеять нависающие над ним клубы, однако Раскин, по-видимому, совсем не придавал значения таким мелочам. Он продолжал как ни в чем не бывало посасывать изжеванный конец сигары и упорно выпускал струи дыма в направлении Мейера. Да, трудно воображать себя семнадцатилетним и восхищаться весной, глотая сизый дым и стараясь понять, что тебе говорит посетитель.

– Вот Марчия мне и говорит: ты ведь работаешь на территории его участка, участка Мейера, – продолжал тем временем Раскин. – Так чего же тебе бояться? Ты рос вместе с его отцом, ты был его другом детства, так что тебе бояться его сына? Кто он там сейчас – детектив? И ты должен его бояться? – Раскин пожал плечами. – Вот прямо так Марчия мне и сказала.

– Понятно, – отозвался Мейер и помахал перед лицом рукой, пытаясь развеять дым.

– Хотите сигару? – спросил Раскин.

– Нет, спасибо, не хочется.

– Это очень хорошие сигары. Мне прислал их зять из Нассау. Он повез туда мою дочь в свадебное путешествие. Очень приятный молодой человек. Он – врач-дантист. Большой специалист по периодонтиту. Вы знаете, что такое периодонтит?

– Да, знаю, – ответил Мейер и снова помахал перед лицом рукой.

– И Марчия, как всегда, права. Я ведь и в самом деле вырос вместе с Максом, твоим отцом, упокой Господь его душу. И почему это вдруг я должен теперь бояться прийти к его сыну Мейеру? Я же лично был приглашен, когда тебе делали обрезание, представляешь? Так разве я должен бояться прийти к тебе, чтобы посоветоваться по поводу возникшей у меня проблемы, если твоего отца я знал еще ребенком? Чего мне боятся? Послушайте, вы и в самом деле решительно отказываетесь от сигары?

– Самым решительным образом.

– Это очень хорошие сигары. Мой зять прислал их мне из Нассау.

– Я благодарю вас, мистер Раскин, но мне не хочется. Но все равно благодарю вас, мистер Раскин.

– Дэйв... Зовите меня просто Дэйвом.

– Хорошо, Дэйв. Так в чем же у вас возникли затруднения? Я хочу сказать, какое же дело привело вас сюда? К нам в дежурку?

– Ко мне прицепился какой-то хохмач.

– Кто?

– Самая настоящая язва.

– Я не совсем понимаю вас.

– Мне, понимаете, постоянно звонят по телефону, – сказал Раскин. – Звонят по три-четыре раза в неделю. А когда я снимаю трубку, то там неизвестный мне голос спрашивает: “Это мистер Раскин?” Я, естественно, отвечаю “да”, и сразу же этот голос кричит: “Если ты не уберешься из этого помещения к тридцатому апреля, я тебя пришью!”, а потом он себе спокойно вешает трубку.

– А голос в трубке – мужской или женский? – спросил Мейер.

– Мужской.

– И больше он ничего не говорит?

– Нет, больше он не говорит ни слова.

– А чем так хорошо это помещение?

– А что в нем может быть хорошего? Это небольшая каморка на Калвер-авеню. Если хотите знать, то там полно крыс; правда, крысы эти до того здоровущие, что это просто не крысы, а самые настоящие крокодилы. Можете зайти как-нибудь и полюбоваться на них. Помещение это я использую как склад для готового платья. А кроме того, там у меня работают несколько девушек-гладильщиц.

– Значит, если я правильно вас понимаю, в помещении этом нет ничего особо привлекательного?

– А кто его знает? Может, его облюбовали какие-то другие крысы. Но это же не значит, что можно так вот звонить ни с того ни с сего к человеку и угрожать ему.

– Понятно. Ну что ж... Скажите, а у вас нет кого-нибудь, кто мог бы желать вашей смерти?

– Моей смерти? Не смешите меня, – сказал Раскин. – Меня все вокруг любят и уважают.

– Это я понимаю, – сказал Мейер, – но может же найтись какой-нибудь псих или чокнутый среди всех этих хороших людей, которому могла бы взбрести на ум идея, что неплохо было бы от вас избавиться?

– Совершенно исключено.

– Понятно.

– Я, видите ли, вполне солидный человек. Каждую неделю я посещаю синагогу. У меня хорошая жена, очень приятная дочь и зять – большой специалист по периодонтиту. Я держу два магазина в этом городе, а кроме того, еще три – на рынках в Пенсильвании. Склад находится прямо тут, рядом с вами, на Калвер-авеню. Я – солидный человек, Мейер.